Позади них тащится лихач, неся на плече мертвую Джанин. Швыряет ее на стол, как мешок, на глазах эрудитов и предателей-лихачей.

Люди только ахают и перешептываются. Джанин не была тем лидером, которого станут оплакивать.

Я гляжу на ее тело, которое теперь кажется намного меньше, чем при жизни. Она сантиметров на пять выше меня, и волосы всего на пару тонов темнее. Сейчас она выглядит абсолютно спокойной, почти умиротворенной. У меня не вяжется вид мертвого тела и образ женщины, которую я знала, – умной и лишенной совести.

Она оказалась даже сложнее, чем я думала. Хранила тайну, которую считала столь ужасной, что ее нельзя никому открыть, просто в силу извращенного инстинкта самосохранения.

В вестибюль входит Джоанна Рейес, промокшая до нитки. На улице – ливень. Красная одежда покрыта более яркими пятнами. Бесфракционники держат Джоанну на прицеле, но она, похоже, не замечает их.

– Привет, – обращается она к Гаррисону и Тори. – Так вы именно этого хотели?

– Надо же, лидер Товарищества способен проявить такую вежливость, – криво улыбается Тори. – Это не против ваших правил?

– Если бы вы действительно знали правила Товарищества, то были бы в курсе, что у них нет официального лидера, – отвечает Джоанна, вежливо, но очень жестко. – Но я больше не представляю Товарищество. Я покинула фракцию ради того, чтобы прийти сюда.

– Ага, видели мы тебя и кучку миротворцев, у всех путавшихся под ногами, – фыркает Тори.

– Да, и мы делали так намеренно. Если мешаться под ногами означает встать между ружьями и невинными людьми, то мы спасли немало жизней.

Ее лицо заливает краска, и я снова думаю, что Джоанна Рейес прекрасна, несмотря на рану на лице. Даже благодаряшраму. Как Линн, с ее коротко стриженными волосами, или Тобиас, с его памятью о жестокости отца, которую он носит словно броню. Как моя мать в простой серой одежде.

– Не будете ли вы так любезны, – едко усмехается Тори, – доставить одно послание в Товарищество?

– Мне будет неуютно оставить здесь вас и вашу армию, чтобы свершилось ваше так называемое правосудие, – отвечает Джоанна. – Но я обязательно кого-нибудь пошлю вместе себя.

– Чудесно, – заявляет Тори. – Передайте им, что скоро будет сформирована новая политическая система, в которой у них не будет представительства. Мы считаем это достойным наказанием за отказ выбрать какую-либо из сторон в войне. Безусловно, за ними остается обязанность производить пищу и доставлять ее в город, но делать все они будут под наблюдением одной из правящих фракций.

На мгновение мне кажется – Джоанна сейчас кинется на Тори и станет душить ее. Но она выпрямляется, становясь еще выше ростом.

– Все? – спрашивает она.

– Да.

– Прекрасно, – произносит она. – Пойду сделаю что-нибудь полезное. Вы не позволите нам ухаживать за этимиранеными, верно?

Тори мрачно таращится на нее.

– Но помните, – продолжает Джоанна. – Иногда люди, которых вы угнетаете, оказываются сильнее, чем вы предполагали.

Она разворачивается и выходит из вестибюля.

Что-то в ее словах цепляет меня. Я уверена, что она, таким образом, высказала угрозу, пусть и смехотворную, но мысль продолжает крутиться у меня в голове. Что-то здесь не так. Она могла иметь в виду не Товарищество. Другую угнетенную группу.

Оглядываюсь по сторонам. Лихачи, бесфракционники. Я начинаю замечать закономерность.

– Кристина, – шепчу я. – У бесфракционников все оружие.

Она нахмуривается.

Я вспоминаю, как Тереза забрала пистолет у Юрайи, хотя у нее и был свой. Вспоминаю сжатые губы Тобиаса, когда я спросила его насчет вынужденного союза Лихачества и бесфракционников. Он чего-то недоговаривал.

В вестибюле появляется Эвелин. Она шествует с величественным видом, будто королева, которая возвращается на трон. Тобиаса нет рядом с ней. Где он?

Эвелин становится у стола, на котором лежит тело Джанин Мэтьюз. К ней, хромая, бредет Эдвард. Эвелин достает пистолет и стреляет в остатки портрета Джанин.

Воцаряется тишина. Она бросает оружие на стол рядом с трупом.

– Благодарю – изрекает Эвелин. – Уверена, вам интересно узнать, что будет дальше. Сейчас я все вам расскажу.

Тори выпрямляется, сидя на стуле, и наклоняется в сторону Эвелин, будто что-то хочет сказать, но та не обращает на нее внимания.

– Система фракций, долгое время существовавшая ради себя самой на плечах отверженных человеческих существ, будет уничтожена, – произносит Эвелин. – Мы понимаем, такие перемены будут трудны для вас, но…

–  Мы? – ошеломленно переспрашивает Тори. – О чем ты говоришь, отверженная?

– Я имею в виду, – отвечает Эвелин, наконец-то посмотрев на Тори, – что ваша фракция, которая пару недель вместе с эрудитами кричала об ограничении поставок пищи и предметов первой необходимости бесфракционникам, фракция, которая помогла уничтожить Альтруизм, – более не существует.

И слегка улыбается.

– Если вы решите поднять против нас оружие, то столкнетесь с тем фактом, что вам нечего взять в руки, – добавляет она.

И бесфракционники дружно поднимают пистолеты. Люди равномерно распределены по периметру зала и по лестницам. Мы окружены.

Так изящно и умно, что я почти смеюсь.

– Я дала приказ части моей армии избавить вашу половину от оружия, когда все задачи будут выполнены, – говорит Эвелин. – Они успешно справились с этим. Сожалею о необходимости вести двойную игру, но мы хорошо знаем, насколько вы привыкли к системе фракций, в том виде, в котором она существовала. Как к родной матери. Мы поможем вам вступить в новую эпоху.

–  Поможете? – переспрашивает Тори. Встает и направляется к Эвелин. Та хладнокровно берет со стола пистолет и наставляет на нее дуло.

– Я голодала больше десяти лет не ради того, чтобы сдаться увечной лихачке, – заявляет Эвелин. – Если не хочешь, чтобы я тебя убила, садись обратно к своим бывшим товарищам по фракции.

Все мышцы на руке Эвелин напряжены. Ее глаза не холодные и спокойные, как у Джанин, но такие же оценивающие, расчетливые и целеустремленные. Не понимаю, как такая женщина могла дрогнуть перед лицом Маркуса. Наверное, тогда она была другой. Сейчас это – не человек, а сталь, закаленная в огне.

Тори пару секунд стоит перед Эвелин. Потом возвращается обратно.

– Те, кто помог свергнуть эрудитов, будут вознаграждены, – продолжает Эвелин. – Те же, кто сопротивлялся, предстанут перед судом и понесут наказание в соответствии с совершенными преступлениями.

Последнюю фразу она говорит громче, и я удивляюсь тому, насколько голос заполняет вестибюль.

Внезапно открывается дверь черного хода. Появляется Тобиас вместе с Маркусом и Калебом. Никто не обращает на них внимания. Но я сразу его замечаю, потому что привыкла везде искать его взглядом. Тобиас приближается. У него на ногах черные кроссовки с хромированными пистонами для шнурков. Он останавливается рядом со мной, приседает и касается моего плеча.

Я ожидаю увидеть перед собой его глаза, холодные и непреклонные.

Но я ошибаюсь.

Эвелин продолжает говорить, а я ее уже не слышу.

– Ты была права, – шепчет Тобиас, удерживая равновесие на носках. Слегка улыбается. – Я действительно знаю, кто ты такая. Мне просто надо было напомнить.

Я открываю рот и не могу даже ответить.

И тут все экраны в вестибюле, по крайней мере те, которые не уничтожили во время атаки, включаются. В том числе проектор на стене, где раньше висел портрет Джанин.

Эвелин замолкает на полуслове. Тобиас берет меня за руку и помогает встать.

– Что такое? – требовательно спрашивает Эвелин.

– Это, – отвечает Тобиас, обращаясь ко мне, – информация, которая изменит все.

У меня подгибаются ноги в предвкушении развязки и от облегчения.

– Тебе удалось? – спрашиваю я.

–  Тебеудалось, – произносит он. – Я всего лишь заставил Калеба посодействовать.

Я обнимаю его рукой за шею и целую. Он берет мое лицо в ладони и целует в ответ. Я прижимаюсь к нему вплотную, выжимая из себя все тайны, которые мы хранили друг от друга, все подозрения, которые в нас жили. Наконец-то.