– Я понятия не имею, кому вы храните верность. И не собираюсь делать вид, что с этим все в порядке.
Шона встает и, когда Зик пытается протянуть к ней руки, отталкивает их и быстро идет к двери. Я смотрю вслед Шоне, пока дверь за ней не закрывается и портьера не перестает колыхаться.
Я чувствую себя глубоко уязвленной. Хочется заорать, но Шоны здесь теперь нет, и ругаться не с кем.
– Это не колдовство! – с пылом говорю я. – Просто надо спросить самого себя, какое решение в конкретной ситуации будет самым логичным.
Ответом мне служат непонимающие взгляды.
– Правда, – продолжаю я. – Будь я в такой ситуации, перед лицом Джека Кана и группы охранников-лихачей, я бы не полагалась на силовое решение, так?
– Ну, могла бы, если бы у тебя самой был эскорт из лихачей. Тогда все, что нужно – один выстрел. Бам, он мертв, у эрудитов преимущество, – говорит Зик.
– Кого бы там они ни послали к Джеку Кану, это не будет салага. Должен прийти кто-то авторитетный, – отвечаю я. – Глупо было бы стрелять в Джека Кана, рискуя потерять такого человека, кого бы они там ни послали в качестве представителя Джанин.
– Видишь? Поэтому нам и нужен твой анализ ситуации, – подводит итог Зик. – Будь я на ее месте, я бы его убил. Решил бы рискнуть.
Я тру переносицу. Голова уже болит.
– Прекрасно.
Я пытаюсь поставить себя на место Джанин Мэтьюз. Я знаю, она не будет лично общаться с Джеком Каном. Да и зачем ей это? Что он может ей предложить? Она просто попытается использовать ситуацию в свою пользу.
– Думаю, – начинаю я, – что Джанин Мэтьюз попытается манипулировать им. И он сделает все, только бы защитить свою фракцию, даже если для этого придется пожертвовать дивергентами.
На мгновение я умолкаю, вспоминая, как он держал в своей власти собрание фракции.
– Или пожертвовать лихачами. А нам надознать, что они скажут друг другу на этой встрече.
Юрайя и Зик переглядываются. Линн улыбается, но это не ее обычная улыбка. Она не затронула ее глаза, которые, кажется, стали еще более золотыми, чем обычно. И очень холодными.
– Значит, будем подслушивать, – заявляет она.
Глава 20
Я смотрю на циферблат. Семь вечера. Всего через двенадцать часов мы услышим, что хотела сказать Джеку Кану Джанин. За последние тридцать минут я проверяла время не меньше десятка раз, будто так оно будет идти быстрее. Мне не терпится начать что-то делать. Хоть что-нибудь, только не сидеть в кафетерии с Линн, Тобиасом и Лорен, тыкая вилкой в ужин и тайком поглядывая на Кристину, которая сидит со своими родными из Правдолюбия за другим столом.
– Интересно, сможем ли мы жить по-старому, когда все закончится? – спрашивает Лорен. Она говорила с Тобиасом насчет методов тренировки на инициации минут пять подряд. Наверное, это единственное, что у них есть общего.
– Если после всего этого вообще останутсяфракции, – отвечает Линн, сгребая в комок пюре и кладя на ролл.
– Ты же не будешь делать сэндвич с пюре? – интересуюсь я.
– А если буду?
Между нашим и соседним столом проходит группа лихачей. Они старше Тобиаса, но не намного. У одной из девушек волосы выкрашены в пять разных цветов, а руки покрыты татуировками настолько, что я не вижу ни клочка простой кожи. Один из парней наклоняется к Тобиасу, который сидит к нему спиной.
– Трус, – шепчет он.
Пара других делают то же самое, проходя мимо. Рука Тобиаса с ножом, которым он мажет масло на хлеб, замирает, и он смотрит на стол.
Я сижу в напряжении, ожидая, что он взорвется.
– Идиоты, – возмущается Лорен. – И правдолюбы, заставившие тебя выложить историю твоей жизни на всеобщее обозрение… тоже идиоты.
Тобиас не отвечает. Он кладет на стол нож и кусок хлеба и встает. Ищет кого-то взглядом.
– Пора прекратить это, – отстраненно говорит он и направляется куда-то в сторону. Я не сразу понимаю куда. А затем вижу и догадываюсь – ничего хорошего уже не произойдет.
Он минует столы с таким изяществом, будто его тело из ртути, а не из мускулов. Я несусь вслед за ним, расталкивая людей и бормоча извинения.
Тобиас идет прямо к Маркусу. Тот сидит вместе с двумя правдолюбами, постарше.
Протянув руки, Тобиас хватает его за воротник и выдергивает из-за стола. Маркус открывает рот, хочет что-то сказать, но это – его ошибка, поскольку Тобиас изо всех сил бьет ему по зубам. Раздается крик, но никто не рвется на помощь Маркусу. В конце концов, здесь слишком много лихачей.
Вытолкав Маркуса на середину кафетерия, где на полу изображена эмблема Правдолюбия, Тобиас толкает его. Маркус падает на одну из чаш весов, прикрывая лицо руками, и я не могу рассмотреть, какие у него повреждения.
Тобиас ставит пятку на горло собственному отцу. Маркус бьет ему по ноге. У него по губам течет кровь. Но даже в лучшие свои годы он вряд ли был сильнее, чем его сын сейчас. Тобиас расстегивает и вытаскивает ремень из джинсов.
Поднимает ногу с горла Маркуса и замахивается.
– Это для твоего же блага, – заявляет он.
Я помню, что именно эти слова Маркус говорил Тобиасу на симуляциях, в пейзаже страха.
Ремень свистит и ударяет Маркуса по руке. У него ярко-красное лицо, он прикрывает голову. Следующий удар приходится по спине. От столов, где сидят лихачи, раздается хохот, но мне не смешно. Совсем не смешно.
Я наконец-то прихожу в чувство. Подбегаю к Тобиасу и хватаю его за плечо.
– Прекрати! – кричу я. – Тобиас, прекрати немедленно!
Когда он оборачивается ко мне, я ожидаю встретить безумный взгляд, но ошибаюсь. Лицо не покраснело, дыхание ровное. Поступок не был импульсивным, а четко обдуманным.
Бросая ремень, он сует руку в карман. Достает оттуда серебряную цепочку с висящим на ней кольцом. Маркус лежит на боку, судорожно дыша. Тобиас бросает кольцо на пол, перед лицом своего отца. Кольцо из тусклого серого металла, обручальное кольцо альтруиста.
– Привет тебе от матери, – говорит Тобиас.
И уходит.
Мне требуется пара секунд, чтобы снова начать нормально дышать. Когда у меня получается, я оставляю скорчившегося на полу Маркуса и бегу за Тобиасом. Догоняю его только в коридоре.
– Что это было?! – спрашиваю я.
Тобиас нажимает кнопку лифта «ВНИЗ» и даже не оборачивается ко мне.
– Возникла необходимость, – отвечает он.
– Для чего? – спрашиваю я.
– Что, тебе еготеперь жалко? – мрачно спрашивает Тобиас. – Ты знаешь, сколько раз он со мной такое проделывал? Как ты думаешь, у кого я научился?
Я чувствую себя так, будто сейчас разобьюсь на части. Это все рассчитано, словно Тобиас заранее продумал всю последовательность. Репетировал слова перед зеркалом. Знал все наизусть и просто сыграл другую роль в постановке.
– Нет, – тихо отвечаю я. – Мне вовсе не жаль его.
– Тогда что, Трис? – спрашивает он. Грубым голосом, таким, от которого я могу сломаться. – Последнюю неделю тебя не волновало, что я делаю и говорю. Что изменилось?
Я начинаю бояться его. Не знаю, как разговаривать, когда он в таком непредсказуемом состоянии. Ярость кипит в нем, скрытая под поверхностью, точно так же, как моя жестокость. У нас обоих внутри идет война. Иногда помогает выжить. А иногда – грозит нас уничтожить.
– Ничего.
Раздается сигнал лифта. Он входит внутрь и нажимает кнопку. Двери разделяют нас. Я гляжу на шлифованный металл и пытаюсь обдумать события последних десяти минут.
«Пора прекратить это», – сказал он. «Это» – глупое положение, в которое он попал после допроса, когда признался, что ушел в Лихачество из-за отца. А теперь он публично побил Маркуса. Чтобы все лихачи были свидетелями.
Зачем? Ради своей гордости? Вряд ли. Он слишком хорошо все продумал.
Возвращаясь к кафетерию, я вижу, как мужчина-правдолюб ведет Маркуса в туалет. Он идет медленно, но не сутулясь, значит, Тобиас не нанес ему серьезных травм.